Михаил Шавшин - Петербург. К вопросу влияния на творчество братьев Стругацких
М: По очереди?
БН: Да нет. Просто у кого под рукой была тетрадка, тот и вел.
М: Она перемещалась из Москвы в Петербург?
БН: Нет-нет-нет. Она всегда была в Петербурге, всегда. Когда я уезжал на встречу, я брал ее с собой. Она всегда была в Петербурге. Этот дневник заполнялся только во время работы. То есть в перерывах между встречами я туда записывал иногда, конечно, какие-то соображения, которые в голову приходили. Для будущих встреч. Но, как правило, этот дневник работал только тогда, когда мы собирались вместе. Тогда шли записи: такого-то числа сделали столько-то страниц, такого-то числа ездили туда-то и туда-то. В основном вот так это делалось.
М: Позвольте тогда, Борис Натанович, поймать вас на слове. Если он не покидал пределов Петербурга…
БН: Нет-нет. Он покидал пределы Петербурга много раз, но только вместе со мной. А как же! Ехали работать в Комарово, я брал с собой дневник, ехал я работать в Москву, к Аркадию Натановичу, я брал с собой дневник. Ехали мы работать к маме, я брал с собой дневник. А как же. Обязательно! Собственно в Гаграх этот дневник был начат.
М: Да. Из текстов «Комментариев» это следует.
БН: Да-да-да. Это был такой рабочий дневник, который представляет собой три тетрадки, ну… две с четвертью, наверное. Последняя тетрадка… там почти ничего нет.
М: То есть, в основном, его вели вы?
БН: Да нет. Ну, как же! Ну на работе… ну мало ли что… Сидим, работаем, скажем, над «Парнем из преисподней», и возникла какая-то идея. Какую-то сцену не хочется записывать на машинке сразу, — Аркадий хватает дневник, начинает быстро писать диалоги, встречи… как бы черновой набросок делает. Это мог быть Аркадий, мог быть я — это неважно… он лежал…
М: Постоянно лежал на рабочем столе?
БН: Да-да-да. Всё время лежал на столе. Это был рабочий дневник, а кроме того еще дневник отдельно вел Аркадий Натанович, довольно регулярно, у себя дома. У него тоже накопилось довольно много дневников, по сути дела тоже рабочих. Просто он туда записывал свои собственные работы, связанные с переводами, как правило. И такой же дневник был у меня… я его вел очень плохо. Десять раз начинал, десять раз прерывался. Ну, тоже какие-то мысли, наверное, там сохранились. Но главный дневник — это рабочий дневник. Я недавно давал его Юре Флейшману, чтобы он переснял там то, что касается «Улитки». Людены готовят какое-то роскошное издание «Улитки»… вот для него.
М: Да. С массой иллюстраций. Что-то умопомрачительное.
БН: Да-да-да. Вот для этого издания я давал переснимать… первый том.
М: Я выскажу свое субъективное мнение, поэтому можно обращать на него внимание, а можно совершенно не обращать. Это просто очень сильное ощущение такое. Это касается раздельного творчества Аркадия Натановича и Вашего. Ощущение такое, что Аркадий Натанович — это, как бы сказать, блестящий стилист, а вы — генератор идей…
БН: А-а, да-да-да. Я вспоминаю это. Нет, это неправда. Это неправильно.
М: Но даже по текстам, если взять отдельные тексты… если взять то, что написал Аркадий Натанович отдельно — это, как вы указываете в «Комментариях», — 90 % Аркадий Натанович и 10 % АБС вместе взятые.
БН: Да. Мы задумывали, как правило, эти вещи вдвоем.
М: Стиль в них — не оторваться, но вот такое ощущение, что объема нет, а в ваших произведениях, наоборот, колоссальный объем информации.
БН: Я помню эту вашу фразу, я очень удивился, когда это прочитал.
М: Такое ощущение.
БН: Как я могу это опровергнуть? Могу только сказать, что это не так. Насчет стиля я не скажу — у кого блестящий, у кого тусклый…
М: Я не говорю, что тусклый, Борис Натанович!
БН: Слову «блестящий» противопоставлено слово «тусклый».
М: Нет-нет! Тут нет противопоставления.
БН: С одной стороны блестящий, а с другой стороны какой? (улыбается).
М: С другой стороны, как бы сказать… на уровне очень хорошей литературы, но без изюминки какой-то.
БН: В общем, вы не подобрали еще слов, сами не очень четко выработали идею какую-то…
М: Идею я как раз пытался сформулировать…этот вот информационный объем, заложенный в ваших романах, в него как бы погружаешься с головой.
БН: Я на эту тему, как вы сами понимаете, много раз разговаривал. Было очень много разговоров — кто доминировал в творчестве братьев Стругацких, кто в чем…
М: Тут нет доминанты.
БН: Неважно. Но вот как разделялись обязанности. Я много раз на эту тему говорил и мне просто нечего добавить к тому, что я уже сказал. Не было никакого доминирования. Если и было какое-то, как бы это сказать, разделение труда, то разделение труда было по специализации. Вот Аркадий Натанович был крупным специалистом по японщине, по армии он был крупным специалистом. Когда речь в тексте заходила об этих предметах, то главенство и доминирование принадлежало Аркадию Натановичу. Когда речь шла о математике, физике, поэзии… наконец, филателии — вот тут Б. Стругацкий вступал, и тут уж Аркадий Натанович помалкивал. А Б. Стругацкий говорил, что здесь надо писать то-то и так-то. Единственное разделение, которое я могу себе представить, состояло именно в этом.
М: Борис Натанович, я, наверное, неудачно как-то это всё формулирую…
БН: Ну так подберите слова, потому что я не понял этой фразы, я вообще не увидел основания для этого.
М: Понимаете, в ваших отдельных романах… просто наружу вырывается ощущение колоссального объема информации. В совместных произведениях этого не чувствуется. Там сверху всё стилем обработано. А у Вас он просто прет!
БН: Как это?.. Я этого не понимаю.
М: Это на уровне ощущений.
БН: Мне это непонятно. Я этого ощущения не испытываю. Я не понимаю, о чем идет речь. Примеры какие-то приведите что ли. Что значит «объем информации»? Какой информации?
М: Я имею в виду то, что лежит под самим текстом. Сама мысль произведения. Она очень такая… глубинная получается.
БН: А у нас что нет?..
М: Есть. И множество, но…
БН: А «Второе нашествие марсиан» — что, там нет глубинной мысли? А «Улитка на склоне»? Там нет глубинной мысли, что ли?.. А «Град обреченный»? Ну, я не понимаю тогда просто, какая разница между «Бессильными мира сего», например, и… «Градом обреченным»? Ну, какая разница?.. О чем идет речь?
М: Речь идет только об эмоциональных ощущениях. Больше ни о чем. Понимаете, «Бессильные мира сего» вызывают даже более сильные ощущения… хотя они и в одной плоскости лежат… «Улитка на склоне» и «Бессильные мира сего».
БН: Ну хорошо. Так чем они отличаются?
М: Ощущения примерно одинаковые. Я имею в виду не мысли, не сам текст, а именно то впечатление, которое они производят.
БН: Тогда мы просто никогда не договоримся, потому что речь идет об эмоциях.
М: Да.
БН: И тут слова бессильны. Тут надо стихи писать…
М: Да, наверное. Я попытаюсь еще раз сформулировать… Я не имел в виду, что есть какое-то разделение, что вот здесь — один главный, а там — другой. Наоборот, что АБС — это одно целое. Но!.. Когда они разделяются, то тут уже ощущения другие.
БН: Не знаю я… может, действительно вы говорите об эмоциях. Тут просто у каждого своё. Вы воспринимаете одно, я воспринимаю другое, и качество восприятия разное. Не знаю… Я не вижу принципиальной разницы между тем, что АБС писали вместе, и тем, что писал Аркадий отдельно, Борис отдельно. Я не вижу принципиальной разницы! Что-то удалось, что-то не удалось… но писано это примерно одним и тем же человеком. Конечно, трудно сравнивать «Поиск предназначения» и «Экспедицию в преисподнюю». Трудно сравнивать. С одной стороны сказочка, с другой стороны — некое философское жизнеописание. Это разные вещи! Они между собою точно так же соотносятся, как, скажем, «Улитка на склоне» и «Повесть о дружбе и недружбе», написанные одним и тем же автором. Совершенно разные произведения! Ничего общего между ними вроде бы и нет. Вот точно так же — «Экспедиция в преисподнюю» и «Поиск предназначения». Они тоже очень разные, хотя и написаны, на мой взгляд, одним и тем же человеком.
М: Я попытаюсь еще раз… подойти с другой стороны.
БН: Попытайтесь.
М: Если взять, скажем, «Гравилет „Цесаревич“» Рыбакова и «За право летать» Лазарчука, то увидим перед собой два великолепных произведения. Но… «За право летать» мне нравится больше. По ощущениям. Я не знаю, как это можно сформулировать.
БН: И я не знаю. Это ваше дело — формулировать. Как же я могу за вас сформулировать.
М: Но у вас же тоже, наверное, ощущения разные при прочтении того и другого?
БН: Я не могу сказать, что мне одно нравится больше другого. Передо мной два произведения. Очень непохожие друг на друга.
М: Очень непохожие.
БН: С совершенно различными идеями. Написанные разным пером, с использованием различной методики. Разное построение сюжета. Всё разное! Я не знаю вообще, как их сравнивать.
М: Борис Натанович, вы все время пытаетесь свести всё к… литературе. А я пытаюсь сформулировать то, что на уровне сознания они воспринимаются совершенно по-разному.
